8 марта 2018 года Олегу Чухонцеву – русскому поэту исполняется 80 лет.

Олег Григорьевич Чухонцев — русский поэт и переводчик

08 03 1938

 Это еще один мой современник, волею обстоятельств какое-то время вынужден был писать в стол и заниматься переводами. Мне близко его ощущение красоты мира, деревенской простоты бытия, понятны его сомнения, мне знакомо  сострадание к встречному,  мне нравится  его тихий оптимизм, принятие себя и жизни такими, какие они есть.

Сегодня побывала на персональном сайте Олега Чухонцева «Избранные стихотворения и поэмы» (1959 -2008). Пропустив  через свою призму, выкладываю, взятые с сайта стихотворения поэта, тронувшие мою душу:

 

1965

* * *

 

Этот город деревянный на реке

словно палец безымянный на руке;

пусть в поречье каждый взгорок мне знаком

как пять пальцев, – а колечко на одном!

 

Эко чудо – пахнет лесом тротуар,

пахнет тесом палисадник и амбар;

на болотах, где не выстоит гранит,

деревянное отечество стоит.

 

И представишь: так же сложится судьба,

как из бревен деревянная изба;

год по году – не пером, так топором –

вот и стены, вот и ставни, вот и дом.

 

Стой-постой, да слушай стужу из окон,

да поленья знай подбрасывай в огонь;

ну а окна запотеют от тепла –

слава Богу! Лишь бы крыша не текла!

 

1973

* * *

 

On the fairest time of June

Keats*

 

Еще помидорной рассаде

большие нужны костыли,

и щели в искрящей ограде

вьюном еще не заросли;

 

еще предзакатные краски

легки как однажды в году,

и пух одуванчиков майских

не тонет в июньском пруду.

 

Но так сумасшедше прекрасна

недолгая эта пора

и небо пустое так ясно

с вечерней зари до утра,

 

что, кажется, мельком, случайно

чего ни коснется рука –

и нет, и останется тайна

на пальцах, как тальк с мотылька.

 

О, лучше не трогай, не трогай.

Что правды? Иди как идешь

своей легкодумной дорогой

и тайны чужой не тревожь.

 

Довольно с тебя и окрайны,

и неба, и вспышек гвоздик.

Ты, может быть, сам не без тайны,

но, к счастью, ее не постиг.

 

* В прекрасную пору июня. Китс (англ.).

 

 

Бывшим маршрутом

 

Я оторвался от своих корней,

а родина моя все зеленей

чужой листвой шумит над головой!..

 

Не странно ли, на улице Лесной уже ни леса нет, ни лесопилок – булыжник да асфальт. Летит трамвай, на крышу тень кирпичная упала, и пыль, крутясь, вдогонку понеслась, и ветер, ветер… И жалеть не надо! Я так устал от самого себя, что только бы глядеть, глядеть, да слушать на поворотах скрежет осевой, да отмечать проездом: Квас. Газеты. Цветы. Тишинский рынок. Зоопарк. Ваганьковское кладбище. Обратно. И ничего другого… Говорят, что парность – знак надежды. В этой жизни я главное, быть может, проглядел, а шум остался, неусыпный, долгий, тенистый шум, лесная благодать…

 

Как хочется под липой постоять,

под чистой липой – и увидеть мать.

Она меня уже не узнает:

глядит в окно и все чего-то ждет,

все слушает, уставив наугад

свой напряженно-безучастный взгляд.

Еще жива, еще не умерла,

но душу в бедном теле изжила –

всю, за меня… И страшно сознавать,

что мне любви ее не оправдать.

И этот взгляд… За что? И почему?

 

Мне хорошо на людях одному. Скрипи, трамвай, греми в кольце железном! Скрипи-греми! Счастлив, кому дано из колеи осточертевшей выпасть и время на ходу остановить! Развоплощенность – это путь свободы. Как хочется в ладони зачерпнуть минуту-две, в пустую горсть вглядеться, держать, держать, ни капли не пролить. И как повеет чем-то… Лето, лето, весна цветов, пионы и бензин, искрят газоны, тянет травостоем, и запах детства слышен за квартал.

 

…А ночью, чтоб отец не увидал,

забраться на душистый сеновал

в конюшне милицейской и впотьмах –

змея! змея! – испытывая страх,

лежать на сене – а покос лесной –

и каждый шорох чувствовать спиной.

И долго в небо черное глядеть.

Раскинуть руки – и лететь, лететь

над красной водокачкой голубой,

над каланчой и заводской трубой,

над колокольней – и рукой задеть

за колокол – и раскачнется медь.

И вдруг очнуться: что это? И гуд,

и лошади копытами гребут…

И вспыхнет неба вольтовый квадрат –

удар! – и оглушительный раскат

все сотрясет, и шелест налетит,

порыв, еще – и ливень загудит…

О доблесть малых: страх, восторг и страх!

И топот, топот, топот в денниках.

А я мальчишка, мне двенадцать лет,

как выкидыш я выброшен на свет,

мне интересно жить еще, я мал,

я сам себя еще не осознал,

не знаю, что за грохоты гремят,

какие кони в темноте храпят –

из-под земли – все громче, все грозней…

 

Я оторвался от своих корней, и эта память мне уже чужая, и я уже другой… Но что же, что издалека томит, не отпускает, а кружит, кружит? Что за дикий бег? Куда летит трамвай, и жизнь, и время? Что слышит мать из тишины своей, той тишины последней? Кто ответит? Я мир искал, а потерял себя, и на годах, как на конюшне старой, замок навешен… Как копыта бьют! Стучат! Стучат! Пусть выпрямят дорогу, пускай зальют асфальтом колею, а я свое дослушаю – Тишинский! – додумаю, а нет – так домолчу. А впрочем, хватит. Что там, Белорусский? Пора сходить. И снова этот шум: Цветы. Газеты. Квас. Он льется, льется…

– Эй, гражданин, не мешкайте в дверях!

 

Проходит все, и только остается

неслышный шелест, только шум в ушах…

 

1976

 

* * *

 

Пусть те, кого оставил Бог,

цветут и пыжатся в гордыне,

пускай бобы у них как дыни,

где у других – сухой горох;

 

пускай в кольчугах из наград

бряцают золотом латунным,

пускай в Совете многодумном

на них и шапки не горят;

 

пускай берут за семерых,

пусть сам-десят гребут лопатой,

пусть не уступят и десятой,

да не осудим их – пусть их!

 

Но тот, кто тянет на горбу

свою недолю – и выносит,

кого косой неправда косит,

а он лишь закусил губу;

 

кто нищ, бездомен и гоним,

он, прах гребущий по дорогам,

как Иов, не оставлен Богом,

но ревностно возлюблен им.

 

2002

 

* * *

 

Я из темной провинции странник,

из холопского званья перехожий.

И куда мне, хожалому, податься?

А куда глаза глядят, восвояси.

 

Я хлебнул этой жизни непутевой,

отравил душу пойлом непотребным,

и давно бы махнул на все рукою,

каб не стыд перед Материю Божией.

 

Вот бреду, а Она-то все видит,

спотыкаюсь, а Она-то все знает,

и веревочке куда бы ни виться,

все кабак мне выходит да кутузка.

 

Ах, не этой земли я окаянной,

не из этой юдоли басурманской,

а из той я стороны палестинской,

из нечаемой страны херувимской.

 

Я худой был на земле богомолец,

скоморошьих перезвон колоколец

больше звонов я любил колокольных,

не молитвы сотворял, а погудки.

 

Есть на белой горе белый город,

окруженный раскаленными песками.

Есть в том городе храм золотоглавый,

а внутри прохладная пещера.

 

Я пойду туда, неслух, повиниться,

перед храмом в пыль-песок повалиться,

перед храмом, перед самым порогом:

не суди меня, Господь, судом строгим,

 

а суди, Господь, судом милосердым,

как разбойника прости и помилуй,

и порог я перейду Твово храма

и поставлю две свечи у пещеры.

 

2008

***

Это проза сирости, старости,

может быть, богооставленности,

как-то неряшливо живешь,

путаешься, устаешь,

ложишься поздно, не помолясь,

вот и связь.

 

Что ни скажи — всё фальшь,

полуфабрикат, фарш

для доведения до ума,

а на улице снег, зима,

бело за окном, темно,

и не все ли равно,

 

жив ты тут или нет.

Господи, дай совет,

как без Тебя жить:

песню без слов сложить

или затворить уста,

имя всему: тщета?

 

Есть ли, не знаю, рай,

Человеколюбче, дай

прокантоваться здесь

и не потом, а днесь,

то есть теперь и въявь,

от мутоты избавь.

 

Если я тварь твоя,

из маловерия

вырви меня и спаси,

иже Ты крут еси,

или заклей мне рот,

имя ему: банкрот.

 

С днем рождения Олег Григорьевич! Здоровья Вам желаю! И не переставать удивляться и радоваться этому миру, так совершенно сотворенному всевышним!