В Москве (Сивцев Вражек, 27) после реставрации открылся Дом-музей Герцена (единственный в России). В этом доме проживал А.И. Герцен с семьей с 1843 по 1847 годы. Великий мыслитель и писатель, думающий о судьбе России, незаслуженно забыт. Сегодня его вспоминают, давайте и мы вспомним.

 

06 04 1812 — 21 01 1870

Александр Иванович Герцен — русский писатель, мыслитель

Жизнь его была полна трагических событий и драм, начиная с рождения.

Герцен – внебрачный сын богатого русского помещика Яковлева.

Он  в 1833 окончил физико-математический факультет Московского университета, но стал писателем.

В 1935 уже был выслан из Москвы (Пермь, Вятка, Владимир)

Женился на своей двоюродной сестре.

В 1847 – он с семьей покинул Россию.

В эмиграции жена Герцена влюбилась в его друга Гервига .

В его семье родилось 8 детей, трое из которых умерли на первом году жизни, один был глухонемым (погиб вместе с матерью Герцена  в кораблекрушении), дочь покончила жизнь самоубийством. С 1857 года Герцен жил с Н. А. Огаревой-Тучковой, которая и воспитывала его детей.

 

Прочитать такое, и то душа холодеет, не то, что пережить.  Но Он работал, издавал альманах «Полярная звезда», газету «Колокол», много  писал.

 

Лучшая книга, мне кажется, «Былое и думы». Вот несколько коротких отрывков из книги, которые и сегодня, спустя почти 200 лет, злободневны:

 

«Мы до сих пор смотрим на европейцев и Европу в том роде, как провинциалы смотрят на столичных жителей, — с подобострастием и чувством собственной вины, принимая каждую разницу за недостаток, краснея своих особенностей, скрывая их, подчиняясь и подражая… бугор «желания нравиться» сильно развит в нашем черепе.

 

Москва, по-видимому, сонная и вялая, занимающаяся сплетнями и богомольем, свадьбами и ничем – просыпается всякий раз, когда надобно, и становится в уровень с обстоятельствами, когда над Русью гремит гроза. Она в 1612 году кровью обвенчалась с Россией и сплавилась с нею огнем 1812.

 

Кто дорожит счастьем, тот должен искать ранней смерти. Хронического счастья так же нет, как нетающего льда.

 

Толпа чужих на брачном пире мне всегда казалась чем-то грубым, неприличным, почти циническим: к чему это преждевременное снятие покрывала с любви, это посвящение людей посторонних, хладнокровных – в семейную тайну…»