В финал конкурса «Русская премия» за 2012 год вышли девять русскоязычных писателей и поэтов из разных стран. Один из них Вячеслав Шаповалов из Киргизии с книгой стихов «Евроазис».
Вячеслав Иванович Шаповалов — народный поэт Киргизии
28 10 1947
Этой книги не читала. Но с двумя стихотворениями вас познакомлю.
На лету умирает комар, прозевавший летнюю пору,
паутина летит над страной обветшалых крон,
кобыла, не зная, зачем, поднимается медленно в гору,
взрывчатка сама собою прячется в старый схрон,
обыденную интригу время вновь затевает
с временами года, толпящимися у дверей,
детским голосом смерть пионерский куплет запевает
под отеческим взором дремлющих концлагерей…
Рассвета линия сырая в объятья караван-сарая
ведет — из ада ли, из рая, однако вновь — и в рай, и в ад.
Сын Божий, разве так годится — среди язычников родиться
и срок отпущенный трудиться в пути с восхода на закат?
Презрительно взирая в завтра, верблюд, с гримасой динозавра,
плюет, по требованью жанра, на все, что видит на земле,
из тьмы шагая к нашим эрам и времени служа примером.
И женщина в хиджабе сером спит, зябко сгорбившись, в седле.
На тропах, развращенных шелком,
рассвет глядит голодным волком,
и солнце видится осколком пропитанного пылью льда,
и мгла к лицу средневековью, и снова нужен тот, кто кровью
дорогу к новому становью за нас оплатит, как всегда.
Руины саманидской кладки, вчерашних бедствий отпечатки,
тысячелетние заплатки… Эй, караванщик, как дела? —
и грузный нар, весь в желтой пене, припал со стоном на колени,
и женщина сквозь свет без тени с седла высокого сошла:
с трудом, в навозной жиже, в стуже, прислушиваясь к тьме снаружи,
льдом отороченные лужи обходит — и глядит во тьму,
несет под долгий плач напева свое измученное чрево,
сосуд любви, предвестье гнева, и то, что суждено ему.
Сын Божий, ах, зачем ты рвешься туда, где бед не оберешься,
ведь этот мир, как ни тревожься, опять у дьявола в горсти,
не просыпайся в вечной неге! — замрут пески, замерзнут реки,
умолкнет зов, волхвы навеки утратят вехи на пути.
Но озарили полог низкий — мрак боли, гул стихий неблизкий,
стон облегченья материнский, бездомного страданья страх,
и запротестовала эта тьма, и потребовала: света! —
и истеричная комета забуйствовала в небесах.
Добра и зла не принимая, прими дитя, юдоль земная! —
бессмысленна судьба людская, но тих бездетный небосклон,
безгрешны — кесаря сеченье, горящих старых книг свеченье,
времен грядущих отреченье от прошлых, стало быть, времен.
Светильники небес погасли: в сколоченные наспех ясли
младенца мать, в тревожной ласке, печальной радостью полна,
укладывает на солому, прислушавшись к чужому дому,
к безмолвному чужому грому, пронзающему времена.
Что ж, бедная судьба — богата, когда под сводом Таш-Рабата
затеплился костер адата. И в равнодушной тишине,
под материнскою рукою ребенок спит, пока покою
его — сообщество людское не позавидует в огне.
Пугает высь хвостатый демон астрологическою темой,
и близок нам одним уж тем он, что, комментарием служа,
напоминает, сколь прекрасно сквозь время движется пространство,
Большого Взрыва постоянство, отрыжка разума, душа…
Из многомерзостного блуда, из тьму отвергнувшего чуда,
он — мохаммед, христос и будда, он, безымянный гильгамеш,
воскликнет: вот она дорога к порогу Бога, но как много
необратимого итога таит познания мятеж!..
Зов неожиданного горна — услышим! — вырвется из горла,
земля вздохнет легко и скорбно — совсем как старшая сестра,
потянется сознанье к сети, сиротствуя на белом свете,
там, где дыханье старой смерти над ухом слышится с утра.
Настанет, поздно или рано: евангелье от талибана,
и рев голодный калибана, и гнусный ад, и грустный рай.
Венец творенья вновь похерит все, чему влюбленно верит.
И лет несчетных не измерит старинный караван-сарай.
Зачем я здесь, случайный путник, дитя толпы, погрязшей в плутнях,
из всех полупризнаний мутных плету истории каркас,
подглядываю за твореньем и не гнушаюсь повтореньем?..
Но полон мир безмерным зреньем: не видим мы, а видят — нас!
Тревогой и любовью ранен младенец-инопланетянин.
Его полет тревожно странен, он из невидимых высот
нас, к грязи рвущихся, хоть режьте, — зовет к немыслимой надежде.
Спасти нас хочет, как и прежде! Но, как и прежде, — не спасет.
Из интервью, взятых у Шаповалова:
«Истинный поэт открывает глаза своим современникам на важнейшие стороны бытия, которых они не замечают…
Поэзия, в которой аккумулируется все-таки мудрость, может быть воспринята и понята далеко не всеми (это 15% населения)…
Общество прекрасно обходится без поэзии. Но оно – вот эффект! – при этом неизбежно становится мало культурнее, ограниченнее, глупее…»