27 октября 1932 года родилась американская поэтесса и писательница Сильвия Плат.

plat

Сильвия Плат — американская поэтесса

27 10 1932 — 11 02 1963

Она прожила короткую жизнь (30 лет), покончив с собой после расставания с мужем, оставив двоих детей и 224 стихотворения. В Америке очень известна, в России — мало

Я никогда ранее ничего у нее не читала. Привожу несколько стихотворений —  познакомьтесь (все взяла из интернета)

 

 

ЧЕРНЫЙ  ГРАЧ  ПОД  ДОЖДЕМ

 

На торчащем суку надо мной,

Перья чистя свои под дождем,

Чёрный мокрый нахохлился грач.

Не надеюсь, что случай иль чудо

Отбросит свет,

 

Пейзаж озарив простой

Пожаром в глазу моем.

Пусть листьев пятнистых слетает кумач,

В промозглой погоде что за причуда

Смысл искать или знамений след,

 

Хотя, признаюсь, порой

Услышать ответ о том

От безмолвных небес я не прочь,

Но жаловаться все же не буду:

Вдруг огонёк полыхнёт

 

На кухонном столе или стуле свечой,

Словно небесным огнем,

Чтобы утварь простую зажечь,

Освятив из-под спуда

Казалось бы, зряшный момент,

 

Даруя величье, покой

И любовь, возможно, притом.

Все ж с опаской иду, чтоб не навлечь

(Всякая может случиться причуда

Даже в скучном пейзаже) каких-нибудь бед,

 

Не ведая, ангел какой

Вдруг мелькнет за плечом,

Я знаю только, что грач,

Чистя перья до блеска на ветке, оттуда

Мои чувства потряс в свой черед,

 

Передышку даруя в схватке с тоской,

Оглянуться заставив кругом.

Повезет, глушь межсезонья смогу превозмочь,

Пробиваясь сквозь рыхлые груды,

Связав воедино свод неких замет.

 

Чудеса на свете бывают порой

Если чудом назвать этот сонм

Трюков-сполохов. Ожидание встреч,

Явления ангела, чуда

Неожиданный свет.

 

1956

(перевод Яна Пробштейна)

 

ЗЕРКАЛО

 

Я точное и серебристое,

и не знаю, что значит предвзятое

мненье. Ни любовью, ни отвращеньем

ничего не замутнив,

Всё, что вижу — немедленно проглатываю.

Мой взгляд не жесток: он просто правдив.

 

Я глаз прямоугольного маленького божка.

Почти всё время

противоположная стена в меня глядится.

Она в розовых пятнах.

Я долго смотрю на неё, пока

стена не покажется мне

собственной моей души частицей.

Но порой отделяют её от меня то темнота, то лица.

 

И вот я — озеро. Наклоняется женщина надо мной.

Она ищет свою сущность в моей глубине,

А потом отворачивается к этим лгунам,

к свечкам или к луне.

Но и тут я честно отражаю её,

повёрнутую ко мне спиной.

Нервными жестами и слезами она награждает меня.

Для неё так много я значу —

то приходит она, то уходит.

Её лицо сменяет темноту в самом начале дня.

 

Она во мне утопила девушку, и старуха,

с каждым днём все ясней,

выплывает теперь из меня,

как жуткая рыбина — прямо к ней.

23 октября 1961

 

ОВЦА  В  ТУМАНЕ

 

Холмы отступили в белизну.

И люди, и звезды

Смотрят на меня с грустью, я не оправдываю их надежд.

 

Поезд оставляет дыхания след.

О, как плетется

Лошадь ржавого цвета,

 

Копыта, грустный звон бубенцов —

Все утро

Утро чернело.

 

Цветок выпал из поля зрения

Мои кости вбирают покой, дальние

Поля растопляют мое сердце.

 

Они грозят

Открыть мне проход на небо,

Беззвездное, безотцовское, темна вода.

 

2 дек. 1962, 28 янв. 1963

(перевод Яна Пробштейна)

 

 

Еще один перевод  «Овца в тумане»

 

ОВЦЫ В ТУМАНЕ R *

 

Шагают холмы в белизну.

Люди ли, звёзды ли,

Разочарованно глядят на меня.

Белый вздох остался от поезда.

Ах, ржавый цвет медлительного коня!

 

Стук копыт, грустящие колокола.

И всё утро

темнее становится утро,

И гуще мгла…

 

Позабытый цветок одинок.

Во мне, в глубине тишина.

И сердце сжимается:

Даль полей — и конца ей не вижу,

Прямо в небо грозит увести она,

В эту беззвёздную и сиротливую

Тёмную жижу.

2 декабря 1962, 28 января 1963

 

 

ДРУГИЕ ДВОЕ *

 

Всё это лето мы жили в переполненной эхом вилле,

Как в перламутровой раковине прохладной,

Копытца и колокольчики чёрных коз нас будили,

В комнате толпилась чванная старинная мебель

В подводном свете, странном и невнятном.

Листья не шуршали в светлеющем небе.

Нам снилось, что мы безупречны. Так оно и было, вероятно.

 

У белых пустых стен — кресла с кривыми ножками,

Которые орлиными когтями обхватили шары.

Мы жили вдвоём, в доме, где дюжину разместить можно,

И полутёмные комнаты умножали наши шаги,

В громадном полированном столе отражались странные жесты,

Совсем не похожие на наши — не отражения, а жесты тех, других.

 

В этой полированной поверхности нашла себе место

Пантомима тяжёлых статуй, так не похожих на нас, будто их

Заперли под прозрачной плоскостью без дверей, без окон,

Вот он руку поднял её обнять, но она

Отстраняется от железа бесчувственного, почти жестокого,

И он отворачивается тут же от неё, неподвижной, словно стена.

Так они и двигаются, и горюют, как в древней трагедии…

 

Выбелены луной, непримиримые, он и она.

Их не отпустят, не выпустят… Всякая наша нежность,

Пролетев кометой через их чистилище, не оставив там ни следа,

Ни разбегающихся кругов — была бесформенной темнотой съедена,

И выключив свет, мы в пустоте их оставляли тогда.

А они из темноты, завистливые и бессонные,

Преследовали нас, отнимали обрывки сна…

 

Мы порой обнимались, как всякие влюблённые,

Но эти двое не обнимались никогда. И он и она

В жестоком тупике, чем-то настолько отягощённые,

Что мы себе казались пушинками, призраками: это они, а не мы

Были из плоти и крови. Над развалинами

Их любви мы казались небесными. Они, наверное, только мечтали

О нашем небе, едва различимом из их тьмы.