В который раз возвращаюсь к творчеству Хлебникова, не решаясь подступиться.

 

hl1913

Велимир (Виктор Владимирович) Хлебников — русский поэт, прозаик Серебряного века

09 11 1885 — 28 06 1922

Первый – после прочтения романа Иличевского «Перс», но — отделалась стихотворением поэта:

«Мне мало надо!

Краюшку хлеба

 И каплю молока,

Да это небо,

Да эти облака!»

(1912,1922)

Потом, когда писала сообщение о Константине Кедрове, когда впервые  я задумалась о том, что  может быть не обязательно стихотворению нести глубокую мысль, а быть просто музыкой слов («поэту важен токмо звон»), и когда мне встретилось выражение Хлебникова о своей задаче как поэта:

«Породе русской вернуть язык

Такой,

Чтоб соловьиный свист и мык

Текли там полною рекой»

И вот только сегодня решилась, прочитав новый сборник «Одинокий лицедей». Привлекает меня в личности Хлебникова – свобода духа, полное отсутствие консерватизма, незаурядность ума. Человек  очень увлекающийся, меняющий место проживания, университеты, стили поэзии, свое окружение, быстро сходящийся с людьми, но так же быстро расстающийся с ними, не страшащийся ничего нового. Его увлечение числами и закономерностями исторического развития мне также интересны — его книга «Доски судьбы», где Хлебников говорит об открытых им законах повторяемости  одних и тех же событий в истории и воплощении  одних и тех же личностей.

Но все равно приведу сначала несколько мнений о Хлебникове:

Из аннотации к сборнику «Одинокий лицедей» —

«У Хлебникова было особое отношение к слову, оно не являлось выразителем его мыслей и тем более чувств (поэт был очень скрытен), слово у Хлебникова жило своей жизнью и по своим законам, а он словно жонглируя ими, создавал совершенно новое искусство»

Вот, что написал Евтушенко в 1955:

 

Ошеломив меня, мальчишку

Едва одиннадцати лет,

Мне дали Хлебникова книжку:

«Учись! Вот это был поэт…»

 

Я тихо принял книжку эту

И был я, помню, поражён

И предисловьем, и портретом,

И очень малым тиражом…

 

А это – Михаил Кульчицкий в 1940:

 

Как своего достоинства версию,

Смешок мещанский

Он взглядом ловил,

Одетый в мешок

С тремя отверстиями:

Для прозрачных рук и для головы.

 

Максим Лаврентьев в 2002:

 

Он родину творчества видел в грядущем,

Времен отдаленных дитя и певец,

И вечно скитался, без быта, без крова,

Язычником — солнцепоклонником Слова.

 

А вот, что пишет он о себе сам в автобиографической заметке 1914 года (Велимир Хлебников, Проза, М., «Современник», 1990):

«Родился 28 октября 1885 в стане монгольских исповедующих Будду кочевников… В моих жилах есть армянская кровь (Алабовы) и кровь запорожцев (Вербицкие)… Принадлежу к месту Встречи Волги и Каспия-моря (Сигай)…

… Вступил в брачные узы со Смертью и, таким образом,  женат. Жил на Волге, Днепре, Неве, Москве, Горыни….Переплыл залив Судака (3 версты) и Волгу у Енотаевска. Ездил на необузданных конях чужих конюшен…

… Напечатал: «О, рассмейтесь, смехачи», в 365 ± 48 дал людям способ предвидеть будущее, нашел закон поколений; «Девий бог», где населил светлыми тенями прошлое России; «Сельскую дружбу», через законы быта люда прорубил окно в звезды…

…В 1913 году был назван великим гением современности, какое звание храню и по сие время…»

 

О, рассмейтесь, смехачи!

О, засмейтесь, смехачи!

Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,

О, засмейтесь усмеяльно!

О, рассмешищ надсмеяльных — смех усмейных смехачей!

О, иссмейся рассмеяльно, смех надсмейных смеячей!

Смейево, смейево,

Усмей, осмей, смешики, смешики,

Смеюнчики, смеюнчики.

О, рассмейтесь, смехачи!

О, засмейтесь, смехачи!

 

 

И вот  его стихотворение из сборника Великие  Поэты «Одинокий лицедей»

Гонимый — кем, почем я знаю?

Вопросом: поцелуев в жизни сколько?

Румынкой, дочерью Дуная,

Иль песнью лет про прелесть польки, —

Бегу в леса, ушелья, пропасти

И там живу сквозь птичий гам.

Как снежный сноп, сияют лопасти

Крыла, сверкавшего врагам.

Судеб виднеются колеса

С ужасным сонным людям свистом.

И я, как камень неба, несся

Путем не нашим и огнистым.

Люди изумленно изменяли лица,

Когда я падал у зари.

Одни просили удалиться,

А те молили: «Озари».

Над юга степью, где волы

Качают черные рога,

Туда, на север, где стволы

Поют, как с струнами дуга,

С венком из молний белый чёрт

 

Летел, крутя власы бородки:

Он слышит вой власатых морд

И слышит бой в сквородки.

Он говорил: «Я белый ворон, я одинок,

Но все — и черную сомнений ношу,

И белой молнии венок —

Я за один лишь призрак брошу:

Взлететь в страну из серебра,

Стать звонким вестником добра».

 

У колодца расколоться

Так хотела бы вода,

Чтоб в болотце с позолотцей

Отразились повода.

Мчась, как узкая змея,

Так хотела бы струя,

Так хотела бы водица

Убегать и расходиться,

Чтоб, ценой работы добыты,

Зеленее стали чеботы,

Черноглазые, ея.

Шепот, ропот, неги стон,

Краска темная стыда,

Окна, избы с трех сторон,

Воют сытые стада.

В коромысле есть цветочек,

А на речке синей челн.

«На, возьми другой платочек,

Кошелек мой туго полн».—

«Кто он, кто он, что он хочет?

Руки дики и грубы!

Надо мною ли хохочет

Близко тятькиной избы?

Или? Или я отвечу

Чернооку молодцу, —

О, сомнений быстрых вече, —

Что пожалуюсь отцу?

Ах, юдоль моя гореть!»

Но зачем устами ищем

Пыль, гонимую кладбищем,

Знойным пламенем стереть?

 

И в этот миг к пределам горшим

Летел я, сумрачный, как коршун.

Воззреньем старческим глядя на вид земных шумих,

Тогда в тот миг увидел их.

<1912>