На днях современному русскому писателю Алексанру Викторовичу Иличевскому исполняется 45 лет.
25 ноября 1970 год
А так уже много сделано в жизни, написано много! Начну восхищаться его стихотворениями в прозе:
Если бы я мог хоть на слово предугадать,
где окажусь, то я бы прихватил с собой оружие.
Или, по крайней мере, позаботился о своем погребении.
Или хотя бы — взял себя в руки, чтобы
не делать выводов из положенья, в котором
я сейчас размещаюсь:
Баку, узкая улочка Крепости, шквал толпы,
взбешенной тем, что она — толпа,
и потому должна быть зверской.
(Как заметил Порья, сто человек вместе —
одна сотая человека.) В общем,
так себе положеньице, если учесть к тому же
жару, тысячу восемьсот двадцать третий год,
раннее-раннее утро и то, что я только что очнулся
от себя, лежа на пороге караван-сарая, в пыли и в шкуре
хозяйского пса, в ожидании завтрака в виде остатков
вчерашнего хаша, еще надеясь на событие.
Толпа, оставив меня целым, схлынула вслед
за собственным гулом. Спустя — дверь
осторожно приоткрылась, — я успел
отпрянуть, пытаясь всмотреться. Паранджа.
Пустые руки. Ноль вниманья. Завернув краешек
ткани, приоткрыла лицо. Посмотрела
в конец пустой улицы. Задержалась взглядом.
Я уселся смирно в сторонке. О, как она красива!
Посмотрела в небо. И я посмотрел, зажмурясь.
Столб нисходящего зноя в разреженном голубом.
Который, слепя, из белого льется в черный.
В тело сна, наполняя его забвеньем.
Я с удовольствием читаю прозу Иличевского, мне нравится манера его письма, увлекаюсь его разнообразными сюжетами, любуюсь сравнениями, поэтическим языком, обилием оборотов. Кто-то из критиков написал, что проза Иличевского не для ленивого ума — наверное, это так.
Из трех романов Иличевского («Перс», «Матисс» и «Анархисты»), которые я читала, мне больше всех понравился «Перс»
«Перс» вышел живым и горячим, потому что это — поисковый текст, способ проверить и сформировать какой-то новый, собственный жанр, сидящий меж всех известных науке стульев. Поиск и есть приключение, неважно, где и на каком уровне произведения заключённое. И это чувствуется. Считывается» (Иличевский)
«Вообще в каждом из твоих текстов есть такие сюжетные линии и куски, ведущие в никуда, что мне очень нравится — так как русский роман должен быть рыхлым. И достаточно поэтическим» (Дмитрий Бавильский)
Я же привожу еще несколько цитат из более раннего произведения Иличевского «Ай-Петри», в котором рассказывается о любви: «Текст открывают и завершают две новеллы, породненные через главные образы прекрасной девушки и смертоносного волкодава. Между точками первого откровения и мигом обретения идеала лежит путь главного героя»:
«Но все это – навязчиво бесплодное желание свалить за кордон, спекуляции на тему исторической географии – было только потешными отговорками, предлогами, увиливаниями перед главной причиной того, что меня так подмывало, упиваясь полным отрывом от постылой жизни, пропасть на все лето где-нибудь в уймище стремительно дичающей, опустошенной страны. Дело в том, что мои поездки были не только следствием простейшей тяги к эскапизму, впрочем, уже взвинченному безрассудством вплоть до суицида. И не только лишь следованием убежденности, что степень присутствия Бога обратно пропорциональна плотности народонаселения. И что “Вселенная – Господь, природа – храм”. Не только. Я искал наделы, где сознание поневоле пронизывается сакральностью мира – и благодаря энергии тайны растворяется в окружающей действительности, достигая той полноты, за пределом которой, как мне грезилось, находилась первая ступень восхождения к Ней… Так это было или иначе, но определенно — недовольный собой и миром, я стремился через путешествия войти в иной мир, найти вход в него в отдаленном пространстве – и, сделав разведку, постараться непременно вернуться»
«Остервенение, с каким я путешествовал все эти годы, вдруг схлынуло после моего сибирского похода.
Я видел раньше волков. И в зоопарке, и на воле. Но все они были лишь немного крупнее лайки, и только повадка – их ледяная отстраненность друг от друга, при полной согласованности, и сосредоточенность на чем-то неуловимо потустороннем, на неком непознаваемом умысле – говорила о том, что перед тобой особый зверь, а не существо, принадлежащее здешнему, доступному привычке миру.
Этот бирюк был исполином. Серебряная шкура, мощный загривок, могучая ожесточенность морды. И необыкновенный, неописуемой силы, какой-то инородный взгляд. От него нельзя было оторваться.Ужас был неодолим. Я никак не мог с собой совладать. Раньше я не знал, что такой страх можно испытывать дольше, чем мгновение.
Очнувшись, я не мог подняться. В исступлении бега мое тело превратилось в ветошь. Оно трепетало, как отдельная вещь. На плечах и поясе проступили кровоподтеки от лямок. Мышцы дрожали и скручивались с ожесточенной непроизвольностью лягушки, подключенной к электрическому разряду.
Я мог убедиться, что ни одна симфония не способна так потрясти человека, как какофония голосов таежной ночи. Опалесцирующие звериные зенки чудились мне за костром в потемках – и потихоньку тускнели, покачиваясь перед глазами, когда я засыпал, сжимая раскаленную рукоятку ракетницы.
Теперь я молился встретить на реке туристов, геологов, беглых, хоть кого – так я стосковался по живой душе»
У писателя масса планов:
«..в какой-то момент мне стало понятно, что существуют еще и гуманитарные модели, которые дают возможность приоткрывать какие-то тайны мироздания. Не только наука, но и романный мир мог бы приоткрыть перед человеком некоторые стороны сложного устройства мироздания…
– Как Хлебников. Меня в нем привлекает какая-то дикая пытливость. Ему хотелось узнать, как устроена история – он писал «Доски судьбы», маниакально высчитывая какие-то формулы, наполненные степенями двоек, троек…»
Так что, будем ждать новых романов. Браво, Александр!
