18 сентября родился Семен Кирсанов – одессит, начавший писать стихи в 10 лет, последователь Маяковского, создатель рифмованной прозы, циркач стиха.
Семен Исаакович Кирсанов — советский поэт
!8 09 1906 — 10 12 1972
Я его вспоминаю, когда слышу песню «Ах эти летние дожди…», когда читаю его стихи о любви, когда читаю его сказки.
Воспоминание
Тихое облако в комнате ожило,
тенью стены свет заслоня.
Голос из дальнего, голос из прошлого
из-за спины обнял меня.
Веки закрыл мне ладонями свежими,
розовым югом дышат цветы…
Пальцы знакомые веками взвешены,
я узнаю: да, это ты!
Горькая, краткая радость свидания;
наедине и не вдвоём…
Начал расспрашивать голос из дальнего:
— Помнишь меня в доме своём?
С кем ты встречаешься? Как тебе дышится?
Куришь помногу? Рано встаёшь?
Чем увлекаешься? Как тебе пишется?
Кто тебя любит? Как ты живёшь?
Я бы ответил запрятанной правдою:
мысль о тебе смыть не могу…
Но — не встревожу, лучше — обрадую.
— Мне хорошо, — лучше солгу.
Всё как по -старому — чисто и вымыто,
вовремя завтрак, в окнах зима.
Видишь — и сердце из траура вынуто,
я же весёлый, знаешь сама.
Руки сказали: — Поздно, прощаемся.
Пальцы от глаз надо отнять.
Если мы любим — мы возвращаемся,
вспомнят о нас — любят опять.
[1937-1939]
Стон во сне
Сказали мне, что я стонал во сне. Но я не слышал, я не знал, что я стонал во сне. Я не видал ни снов, ни слов я не слыхал — я спал, — без сновидений сон. Товарищ утром мне сказал, что слышал долгий стон, как будто больно было мне — так я стонал во сне. Да, все, что сдерживалось днем затихшее в быту дневном, уже давно не боль, не рана, а спокойный шрам, рубец, стянувшийся по швам, — а что для шрама соль? Да! Я забыл луга в цвету и не стонал о ней, — я стал считать ту, что любил, почти любовью детских дней. Но если б знали вы — как это все взошло со дна, очнулось смутной раной сна и разошлось, как швы. Но я не видел ничего во сне. Я спал без снов. Товарищ в доме ночевал, и это я узнал со слов… Как мог таким я скрытным стать и спрятать от себя боль и бездумно спать? Но боль живет, и как ни спишь, и как ни крепок сон, какую б ночь ни стлала тишь — все слышит, знает стон, все помнит стон, он не забыл ту, что бессонно я любил в дали ушедших дней, стон мне напоминал о ней, чтоб днем не больно было мне, чтоб я стонал во сне.
ПОД ОДНИМ НЕБОМ
Под одним небом на Земном Шаре мы с тобой жили,
где в лучах солнца облака плыли и дожди лили,
где стоял воздух, голубой, горный, в ледяных звездах,
где цвели ветви, где птенцы жили в травяных гнездах.
На Земном Шаре под одним небом мы с тобой были,
и, делясь хлебом, из одной чашки мы с тобой пили.
Помнишь день мрака, когда гул взрыва расколол счастье,
чернотой трещин — жизнь на два мира, мир на две части?
И легла пропасть поперек дома, через стол с хлебом,
разделив стены, что росли рядом, грозовым небом…
Вот плывут рядом две больших глыбы, исходя паром,
а они были, да, одним домом, да, Земным Шаром…
Но на двух глыбах тоже жить можно, и живут люди,
лишь во сне помня о Земном Шаре, о былом чуде —
там в лучах солнца облака плыли и дожди лили,
под одним небом, на одном свете мы с тобой жили
Пустой дом
О, пустой дом, —
страшно жить в нём,
где скулят двери,
как в степи звери,
где глядит стол
от тоски в пол,
где сошлись в угол
тени злых пугал…
О, пустой дом,
дом с двойным дном, —
о былом помнят
пустыри комнат —
смех, любовь, речь,
свечи, свет встреч…
Как белы стены!
Где ж на них тени
бывших нас — тех?
Где он скрыт, смех
или крик боли?
Под полом, что ли?
О, пустой дом,
ни души в нём,
пустота в доме,
никого, кроме
злых, пустых фраз,
неживых глаз,
двух чужих — нас.
[1960-1962]
Жизнь моя, ты прошла, ты прошла,
ты была не пуста, не пошла.
И сейчас ещё ты, точно след,
след ракетно светящихся лет.
Но сейчас ты не путь, а пунктир
по дуге скоростного пути.
Самолёт улетел, но светла
в синеве меловая петля.
Но она расплылась и плывёт…
Вот и всё, что оставил полёт.
1964
«Сказание про Максимелиана-Емельяна» — сказка в стиле рифмованной прозы
Начинаю сей сказ, грешный аз.
В некотором царстве, нектаром текущем государстве, на самом краю света, в лето не то в это, не то в то, в некогда сущем Онтоне-граде, при свите, при полном параде жил царь.
Было сие встарь, во время оно.
Ликом царь до груди бородат, на сивых кудрях корона, золотом шит камзол, на державе алмазы да перлы. Ну, вроде король бубён.
Не зол, не бурбон, не турок, не перс.
А только один как перст царь Макс-Емельян Первый.
Царю уже под сто лет. И колышется их величество, как пылинка на былинке. А сыночка наследного нет.
Вот и числят царя как последнего, хоть Первым и числится.
Роду Максову лет поди, тысяча, а выбыли все из царской фамилии. Вымерли, точно их под метелочку вымели.
Был сын Адольф — принц двадцати годов, в вере истов и стоек душой. Вот о нем повествует историк Черпий Виний Младшой: вздумал царь на царице жениться религии идоловой, только дело не выгорело — сынок был упрям, не хотел поклониться поганым богам. Связали его по рукам, по ногам — и в темницу. Царь еще раз ему: «Не перечь! Поклонись истукану!» Принц: «Не стану!» Ну и снес ему голову с плеч палача Брамбеуса меч, пострадал он ни за что, ни про что.
И с тех пор государство непрочно.
Не осталось в нем и иных особ, династии родственных, ни косвенных, ни прямых. Эта ли, та ли причина? Но факт, что особы разного чипа — три ряда князей и княгинь — чинно лежат во гранитных гробницах, держат кресты во костлявых десницах.
Аминь.
А царю Емельяну-то Максу ребеночек снится…
Почитайте: интересно.
- Метки: Семен Кирсанов, советские поэты
