Завтра моему земляку, большому поэту – Юрию Михайловичу Кублановскому исполняется 70 лет.
Юрий Михайлович Кублановский – поэт, публицист, искусствовед. Родился в Рыбинске 30 апреля 1947 года.
Окончил искусствоведческое отделение исторического факультета МГУ в 1970 г. Один из организаторов неофициальной поэтической группы СМОГ (смелость, мысль, образ, глубина). В советское время печатался преимущественно в самиздате.
Работал экскурсоводом на Соловках и в Мураново. В 1975 г. написал открытое письмо в связи с 2-летием высылки Солженицына. Эмигрировал в 1982 г. Жил в Париже, затем в Мюнхене. Работал на радиостанции «Свобода». В 1991 г. вернулся в Россию. Живет в Москве, заведует отделом поэзии журнала «Новый мир». Лауреат литературной премии Александра Солженицына (2003), Новой Пушкинской премии (2006), лауреат Патриаршей премии (2015)
«Поэзия – это дар, который дается неслучайно. Это большая ответственность…
Я знаю, что отпущено – напишется. Но, когда приходит вдохновение – это несравнимо ни с чем!
Счастье находится в выполнении долга, в реализации дара, в поддержке близких, в самостоянии. Самостояние – это бесстрашие в отстаивании собственных принципов…» — так говорит Юрий Кублановский .
На родине в Рыбинске бывает ежегодно: на могилках матери и бабушки.
С днем Рождения, Юрий Михайлович!
Возле Волги
Отель, преемник старого дебаркадера,
вморожен в прибрежный лёд.
В темноте там слышатся скрипы, шелест:
видно, не до дна проморожено русло
и ищет выход себе шуга.
Ничего за окном не видно под утро,
разве что размытый шар фонаря
ещё не погас – но кому он светит
Бог весть.
Каждый раз возвращаясь к себе на родину
отстоять над холмиком матери панихиду,
боковым зрением замечаю
имена знакомые на надгробьях.
И смиряюсь с убылью прежней веры
в воскрешение Лазаря русских смыслов,
заставлявшей сутками биться сердце.
Там погостных рощ в серебре руно,
а за ним от будущих вьюг темно.
Тишина такая, как не бывает. Но,
оскользнувшись вдруг на мостках скрипучих,
мнится, слышу давний ответ уключин,
когда в майке, свой потерявшей цвет,
форсировал Волгу в 15 лет.
2012-2013.
Рисунок
А. и М. Якутам
Утренний ровный свет
стеклянного потолка.
На ватмане твой портрет
рисует моя рука
твёрдым карандашом.
И это в разы трудней
натурщицы нагишом
и яблок, сравнимых с ней.
Тем паче нормандских скал,
призрачных их громад,
где старый прибой устал
и стал отступать назад…
Нынче на склоне лет
всё-то моё добро –
грифеля беглый след,
тёмное серебро.
Но всё светлей и светлей
ровный лист под рукой —
без паспарту, полей
он будет один такой.
Не вспышки сангины, не
масло с густым мазком
у нищих духом в цене,
а то, как ты мнёшь во сне
наволочку виском.
2012 – 2013.
* * *
Россия, ты моя! И дождь сродни потопу,
И ветер, в октябре сжигающий листы…
В завшивленный барак, в распутную Европу
Мы унесём мечту о том, какая ты.
Чужим не по́нята. Оболгана своими
В чреде глухих годин.
Как солнце плавкое в закатном смуглом дыме
Бурьяна и руин,
Вот-вот погаснешь ты. И кто тогда поверит
Слезам твоих кликуш?
Слепые, как кроты, на ощупь выйдут в двери
Останки наших душ.
…Россия, это ты на папертях кричала,
Когда из алтарей сынов везли в Кресты.
В края, куда звезда лучом не доставала,
Они ушли с мечтой о том, какая ты.
<1978>
………………………………………………………………….
Черемуха нашу выбрала
землю — из глубока,
не поперхнувшись, выпила
птичьего молока,
горького и душистого,
влитого в толщу истово
вечного ледника.
…Много ее колышется,
жалуется окрест,
радуется, что слышится
доблестный благовест
— около дремных излук Оки
поздними веснами
иль на утесах Ладоги
с сестрами-соснами,
с зыбями грозными,
мольбами слезными,
верой без патоки.
Вервие над кувшинками
ивовых серых лоз.
Дождь окропил дробинками
и — тополиный сброс.
Щебет на щебет, лиственный
утренний мрак на мрак.
Может, и наш с харизмою
край, а не абы как.
Если мелкопоместная
грозно дичает весь,
стало быть, и небесная
родина наша — здесь.
1995.
Я давно гощу не вдали, а дома,
словно жду у блесткой воды парома.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но давно изъятый из обращения,
тем не менее, я ищу общения.
Перекатная пусть подскажет голь
мне,
чем кормить лебедей в Стокгольме.
А уж мы поделимся без утаек,
чем в Венеции — сизарей и чаек,
что теперь к отечеству — тест
на вшивость —
побеждает: ревность
или брезгливость.
Ночью звёзды в фокусе, то бишь
в силе,
пусть расскажут про бытие
в могиле,
а когда не в фокусе, как помажут
по губам сиянием —
пусть расскажут.
…Пусть крутой с настигшею пулей
в брюхе
отойдёт не с мыслью о потаскухе,
а припомнив сбитого им когда-то
моего кота — и вздохнёт сипато.
1999
……………………………………………………………
Далеко за звёздами, за толчёным
и падучим прахом миров иных
обитают Хлебников и Кручёных,
и рязанский щёголь с копной льняных.
То есть там прибежище нищих духом
всех портняжек голого короля,
всех кому по смерти не стала пухом,
не согрела вовремя мать-земля
под нагромождёнными облаками
в потемневших складках своих лощин.
Да и мы ведь не были слабаками
и годимся мёртвым в товарищи.
И у нас тут, с ними единоверцев,
самоучек и самиздатчиков,
второпях расклёваны печень, сердце
при налёте тех же захватчиков.
…Распылится пепел комет по крышам.
И по знаку числившийся тельцом,
и по жизни им неоднажды бывший —
приложусь к пространству седым лицом.
1 сентября 1999