Завтра моему земляку, большому поэту – Юрию Михайловичу Кублановскому  исполняется 70 лет.

Юрий Михайлович Кублановский – поэт, публицист, искусствовед. Родился в Рыбинске 30 апреля 1947 года.

 

Окончил искусствоведческое отделение исторического факультета МГУ в 1970 г.  Один из организаторов неофициальной поэтической группы СМОГ (смелость, мысль,  образ, глубина).  В советское время печатался преимущественно в самиздате.

Работал экскурсоводом на Соловках и в Мураново. В 1975 г. написал открытое письмо в связи с 2-летием высылки Солженицына. Эмигрировал в 1982 г. Жил в Париже, затем в Мюнхене. Работал на радиостанции «Свобода». В 1991 г. вернулся в Россию. Живет в Москве, заведует отделом поэзии журнала «Новый мир».  Лауреат литературной премии Александра Солженицына (2003), Новой Пушкинской премии (2006), лауреат Патриаршей премии (2015)

«Поэзия – это дар, который дается неслучайно. Это большая ответственность…

Я знаю, что отпущено – напишется. Но, когда приходит вдохновение – это несравнимо ни с чем!

Счастье находится в выполнении долга, в реализации дара, в поддержке близких, в самостоянии. Самостояние – это бесстрашие в отстаивании собственных принципов…» — так говорит Юрий Кублановский .

На родине в Рыбинске бывает ежегодно: на могилках матери и бабушки.

С днем Рождения, Юрий Михайлович!

 

Возле Волги

 

Отель, преемник старого дебаркадера,

вморожен в прибрежный лёд.

В темноте там слышатся скрипы, шелест:

видно, не до дна проморожено русло

и ищет выход себе шуга.

 

Ничего за окном не видно под утро,

разве что размытый шар фонаря

ещё не погас – но кому он светит

Бог весть.

 

Каждый раз возвращаясь к себе на родину

отстоять над холмиком матери панихиду,

боковым зрением замечаю

имена знакомые на надгробьях.

И смиряюсь с убылью прежней веры

в воскрешение Лазаря русских смыслов,

заставлявшей сутками биться сердце.

 

Там погостных рощ в серебре руно,

а за ним от будущих вьюг темно.

Тишина такая, как не бывает. Но,

оскользнувшись вдруг на мостках скрипучих,

мнится, слышу давний ответ уключин,

когда в майке, свой потерявшей цвет,

форсировал Волгу в 15 лет.

2012-2013.

 

Рисунок

 

А. и М. Якутам

 

Утренний ровный свет

стеклянного потолка.

На ватмане твой портрет

рисует моя рука

твёрдым карандашом.

И это в разы трудней

натурщицы нагишом

и яблок, сравнимых с ней.

Тем паче нормандских скал,

призрачных их громад,

где старый прибой устал

и стал отступать назад…

 

Нынче на склоне лет

всё-то моё добро –

грифеля беглый след,

тёмное серебро.

Но всё светлей и светлей

ровный лист под рукой —

без паспарту, полей

он будет один такой.

Не вспышки сангины, не

масло с густым мазком

у нищих духом в цене,

а то, как ты мнёшь во сне

наволочку виском.

2012 – 2013.

 

* * *

 

Россия, ты моя! И дождь сродни потопу,

И ветер, в октябре сжигающий листы…

В завшивленный барак, в распутную Европу

Мы унесём мечту о том, какая ты.

 

Чужим не по́нята. Оболгана своими

В чреде глухих годин.

Как солнце плавкое в закатном смуглом дыме

Бурьяна и руин,

 

Вот-вот погаснешь ты. И кто тогда поверит

Слезам твоих кликуш?

Слепые, как кроты, на ощупь выйдут в двери

Останки наших душ.

 

…Россия, это ты на папертях кричала,

Когда из алтарей сынов везли в Кресты.

В края, куда звезда лучом не доставала,

Они ушли с мечтой о том, какая ты.

<1978>

………………………………………………………………….

 

Черемуха нашу выбрала

землю — из глубока,

не поперхнувшись, выпила

птичьего молока,

горького и душистого,

влитого в толщу истово

вечного ледника.

 

…Много ее колышется,

жалуется окрест,

радуется, что слышится

доблестный благовест

— около дремных излук Оки

поздними веснами

иль на утесах Ладоги

с сестрами-соснами,

 

с зыбями грозными,

мольбами слезными,

верой без патоки.

 

 

Вервие над кувшинками

ивовых серых лоз.

Дождь окропил дробинками

и — тополиный сброс.

 

Щебет на щебет, лиственный

утренний мрак на мрак.

Может, и наш с харизмою

край, а не абы как.

 

Если мелкопоместная

грозно дичает весь,

стало быть, и небесная

родина наша — здесь.

 

1995.

 

 

 

Я давно гощу не вдали, а дома,

словно жду у блесткой воды парома.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но давно изъятый из обращения,

тем не менее, я ищу общения.

 

Перекатная пусть подскажет голь

мне,

чем кормить лебедей в Стокгольме.

 

А уж мы поделимся без утаек,

чем в Венеции — сизарей и чаек,

 

что теперь к отечеству — тест

на вшивость —

побеждает: ревность

или брезгливость.

 

Ночью звёзды в фокусе, то бишь

в силе,

пусть расскажут про бытие

в могиле,

 

а когда не в фокусе, как помажут

по губам сиянием —

пусть расскажут.

 

…Пусть крутой с настигшею пулей

в брюхе

отойдёт не с мыслью о потаскухе,

 

а припомнив сбитого им когда-то

моего кота — и вздохнёт сипато.

1999

……………………………………………………………

 

 

Далеко за звёздами, за толчёным

и падучим прахом миров иных

обитают Хлебников и Кручёных,

и рязанский щёголь с копной льняных.

То есть там прибежище нищих духом

всех портняжек голого короля,

всех кому по смерти не стала пухом,

не согрела вовремя мать-земля

под нагромождёнными облаками

в потемневших складках своих лощин.

Да и мы ведь не были слабаками

и годимся мёртвым в товарищи.

И у нас тут, с ними единоверцев,

самоучек и самиздатчиков,

второпях расклёваны печень, сердце

при налёте тех же захватчиков.

 

…Распылится пепел комет по крышам.

И по знаку числившийся тельцом,

и по жизни им неоднажды бывший —

приложусь к пространству седым лицом.

1 сентября 1999