Закрытость, элегантность чувств и недосказанность
Виктор Эльпидифорович Борисов-Мусатов — русский художник символист.
14 04 1870 — 08 11 1905
Автопортрет. 1904 — 1905.
Тяжелая травма позвоночника в возрасте трех лет наложила отпечаток на всю его короткую (35 лет) жизнь.
14 апреля 2015 года исполнилось 145 лет со дня рождения художника. Услышала замечательную поэтическую композицию М.М. Курилко-Рюмина.
Фильм очаровал меня, и я не могу не поделиться с вами этим удивительным созвучием картин Борисова-Мусатова и поэзии Константина Бальмонта.
Одиночество. 1903.
Единство в разногласии…
Джон Форд
Мне снился мучительный Гойя, художник чудовищных
грез,-
Больная насмешка над жизнью,- над царством могилы
вопрос.
Мне снился бессмертный Веласкес, Коэльо, Мурильо
святой,
Создавший воздушность и холод и пламень мечты
золотой.
И Винчи, спокойный, как Гете, и светлый, как сон,
Рафаэль,
И нежный как вздох, Боттичелли, нежней, чем
весною свирель.
Мне снились волхвы откровений, любимцы грядущих
времен,
Воззванья влекущих на битву, властительно-ярких
знамен.
Намеки на сверхчеловека, обломки нездешних миров,
Аккорды бездонных значеньем, еще не разгаданных
снов.
Автопортрет с сестрой. 1898.
О, женщина, дитя, привыкшее играть…
О, женщина, дитя, привыкшее играть
И взором нежных глаз, и лаской поцелуя,
Я должен бы тебя всем сердцем презирать,
А я тебя люблю, волнуясь и тоскуя!
Люблю и рвусь к тебе, прощаю и люблю,
Живу одной тобой в моих терзаньях страстных,
Для прихоти твоей я душу погублю,
Все, все возьми себе – за взгляд очей прекрасных,
За слово лживое, что истины нежней,
За сладкую тоску восторженных мучений!
Ты, море странных снов, и звуков, и огней!
Ты, друг и вечный враг! Злой дух и добрый гений!
1894
Изумрудное ожерелье. 1903 — 1904.
Я тревожный призрак, я стихийный гений,
В мире сновидений жить мне суждено,
Быть среди дыханья сказочных растений,
Видеть, как безмолвно спит морское дно.
Только вспыхнет Веспер, только Месяц глянет,
Только ночь настанет раннею весной,-
Сердце жаждет чуда, ночь его обманет,
Сердце умирает с гаснущей Луной.
Вновь белеет утро, тает рой видений,
Каждый вздох растений шепчет для меня:
«О, мятежный призрак, о, стихийный гений,
Будем жаждать чуда, ждать кончины дня!»
Водоем. 1902.
На темном влажном дне морском,
Где царство бледных дев,
Неясно носится кругом
Безжизненный напев.
В нем нет дрожания страстей,
Ни стона прошлых лет.
Здесь нет цветов и нет людей,
Воспоминаний нет.
На этом темном влажном дне
Нет волн и нет лучей.
И песня дев звучит во сне,
И тот напев ничей.
Ничей, ничей и вместе — всех,
Они во всем равны,
Один у них беззвучный смех
И безразличны сны.
На тихом дне, среди камней
И влажно-светлых рыб,
Никто, в мельканье ровных дней,
Из бледных не погиб.
У всех прозрачный взор красив,
Поют они меж трав,
Души страданьем не купив,
Души не потеряв.
Меж трав прозрачных и прямых,
Бескровных, как они,
Тот звук поет о снах немых:
«Усни — усни — усни».
Тот звук поет: «Прекрасно дно
Бесстрастной глубины.
Прекрасно то, что все равно,
Что здесь мы все равны».
Весна. 1898 -1901.
В моем саду мерцают розы белые,
Мерцают розы белые и красные,
В моей душе дрожат мечты несмелые,
Стыдливые, но страстные.
Тебя я видел только раз, любимая,
Но только раз мечта с мечтой встречается,
В моей душе любовь непобедимая
Горит и не кончается.
Лицо твое я вижу побледневшее,
Волну волос, как пряди снов согласные,
В глазах твоих — признанье потемневшее
И губы, губы красные.
С тобой познал я только раз, любимая,
То яркое, что счастьем называется, —
О тень моя, бесплотная, но зримая,
Любовь не забывается.
Моя любовь — пьяна, как грозди спелые,
В моей душе — звучат призывы страстные,
В моем саду — сверкают розы белые
И ярко, ярко-красные.
Осенняя песня. 1905.
ПОЛДЕНЬ
Высокий полдень. Небо голубое.
Лик ястреба, застывшего вверху.
Вода ручья в журчащем перебое,
Как бисер, нижет звонкий стих к стиху.
Среди листвы умолк малейший шепот.
Мир — солнечный, а будто неживой.
Лишь издали я слышу спешный топот,
Куда-то мчится вестник верховой.
Откуда весть? Из памяти давнишней?
Быть может, час — обратный начал ток?
Я сплю. Я мертв. Я в этой жизни лишний.
В гробу сплетаю четки мерных строк.
Но если я навек живыми, ныне,
На дальней грани жизни позабыт,
Ко мне стремится тень былой святыни,
И ближе-ближе звонкий стук копыт.
Неуловимая печаль, элегическая тоска по прошлому совершенству, ныне утраченному и недостижимому, — не столько эстетический манифест, сколько дань господствующему художественному течению времени — символизму.
Мусатов соединил тончайшее чувство природной световоздушной среды с поэтической фантазией, преображающей эту среду в поле миражей и ностальгических грез. В картинах Борисова-Мусатова живет ощущение волнующей, неизъяснимой тайны.
